Полина [современная орфография] - Жорж Санд

но она вырвала ее с ужасом. Сначала она так рассердилась, что хотела остановить его, но Лавалле, желавший прямых доказательств, пробрался к двери, которую нарочно прикрыли занавеской, начал стучать, кашлять и вдруг вошел. Одним взглядом он укротил справедливое негодование актрисы, и пока Монжене проклинал его, он увлек за собой любовника, не дав ему узнать о последствиях объяснения. Служанка приехала и принялась одевать свою госпожу.

Лавалле прокрался к Лоренции и все рассказал ей в двух словах. Он убедил ее сказаться больной и не принимать Монжене на следующее утро. Потом воротился к влюбленному и поехал к нему в дом, где остался почти до утра; распалял ему голову и забавлялся, с комической важностью, всеми романами, которые ему рассказывал. Лавалле вышел, убедив его написать Лоренции, а в полдень он снова явился к Монжене и хотел прочесть письмо, писанное и тысячу раз переделанное во время упоительной бессонницы. Актер притворился, что находит его слишком робким, недостаточно ясным.

— Не забывайте, — сказал он, — что Лоренция долго еще будет в вас сомневаться. Ваша страстишка к Полине вселила в ней беспокойство, которое вы не скоро истребите. Вы знаете женскую гордость; надо пожертвовать провинциалкой и ясно показать, как мало вы ей занимаетесь. Можно устроить все это, не изменив правилам учтивости. Скажите, что Полина, может быть, ангел, но что Лоренция выше всех ангелов; скажите все, что вы так хорошо пишете в ваших повестях и статьях. Не теряйте времени. Бог знает, что может случиться с этими двумя женщинами! Лоренция — женщина романическая; в ней все высокие мысли трагической царицы. Великодушие и опасение могут заставить ее принести себя в жертву сопернице… Объяснитесь вполне, и если она вас любит, как я думаю, как я уверен, хоть мне об этом ничего не говорили, то уверяю вас, что радость победы заглушит угрызения совести.

Монжене не решался, писал, рвал письма, снова писал… Наконец Лавалле понес письмо Лоренции.

VII

В течение целой недели Монжене не мог видеть Лоренции и не смел спросить у Лавалле о причине такого отказа и молчания: так страшился он мысли, что над ним пошутили, так боялся он убедиться в справедливости своей догадки!

Между тем, Полина и Лоренция жили под домашними бурями. Лоренция старалась привести подругу к откровению, но без успеха. Чем больше искала она случая отвратить Полину от Монжене, тем больше Полина страдала, не прибегая к благодетельному средству, которое могло спасти ее.

Полина оскорблялась, видя, что у нее хотят выведать тайну души. Она знала о хитростях Лоренции против Монжене и объясняла их так же, как он. Она чрезвычайно сердилась на подругу за то, что та старалась и успела отнять у нее любовь человека, которого она до сих пор не считала обманщиком. Поведение Лоренции она приписывала гнусному желанию видеть всех мужчин у своих ног. «Лоренции нужно было, — думала она, — привлечь самого равнодушного, когда она увидала, что он меня любит. Я стала для нее ненавистной и презренной с той минуты, когда меня заметил один мужчина в ее присутствии. Вот источник ее нескромного любопытства и шпионства: она хотела узнать, что происходит между ним и мной. Она старалась, чтобы он не мог меня видеть. Она расстроила слабого человека, очарованного ее славой, которому надоела моя печаль».

Полина не хотела обвинять Монжене в другом преступлении, кроме невольного увлечения. По гордости, она не могла предаваться невознагражденной любви, и страдала только от стыда, что покинута; но такая печаль сильнее всех других! В Полине не было нежной души, и гнев терзал ее больше сожаления. Ее благородные чувства заставляли ее действовать и мыслить благородно даже среди заблуждений, в которые она была погружена оскорбленной гордостью. Она считала Лоренцию достойной презрения, и в этой мысли, которая сама по себе уже была жалкой неблагодарностью, не было ни чувства, ни воли неблагодарности. Она утешалась, вознося себя выше своей соперницы и предоставляя ей поле битвы без унижения и без злобы. «Пусть утешается, — думала она, — пусть торжествует. Я согласна. Решаюсь служить трофеем. Когда-нибудь она принуждена будет отдать мне справедливость, удивляться моему великодушию, оценить мою непоколебимую преданность, краснеть своего коварства. И Монжене откроет глаза, узнает, какой женщиной пожертвовал ради блестящего имени. Он раскается, но поздно: моя добродетель отмстит за меня!»

Есть души возвышенные, но не добрые. Не нужно смешивать тех, кто творит зло с сознанием, и тех, кто творит зло поневоле, не думая удаляться от справедливости. Последние несчастнее первых; они ищут идеал, не существующий на земле, и не имеют в себе нежности и любви, которые заставляют сносить человеческое несовершенство. Можно сказать про подобных людей, что они снисходительны и добры только тогда, когда спят.

В Полине был здравый рассудок и истинная любовь к справедливости, но между теорией и практикой возвышалась стена: ее неизмеримое самолюбие, ничем неудержанное и развитое всеми обстоятельствами. Ее красота, ум, прекрасное поведение с матерью, чистота ее нрава и мыслей казались ей трудно добытыми драгоценностями, и надо было непрерывно напоминать ей о них, чтобы она не завидовала другим. Она тоже хотела играть роль, и чем более притворялась, что желает попасть в число обыкновенных женщин, тем более восставала против мысли, что ее могут причислить к ним. Если бы она могла рассмотреть себя с проницательностью, какую дает глубокая мудрость или великодушная простота сердца, то узнала бы, что ее домашние добродетели не всегда были без пятна, что ее прошлое снисхождение к Лоренции не всегда было такое полное, такое дружеское, как она воображала. Она непременно открыла бы личную потребность жить не так, как она жила прежде, развиваться, выказывать себя. Такая потребность священна и принадлежит к святым правам человека, но не следует превращать ее в добродетель и обманывать себя, желая придать себе больше величия в собственных глазах. От этой мысли до желания обмануть других — один только шаг, и Полина сделала его. Ей невозможно было возвратиться назад и согласиться на удовольствие быть простой смертной, когда она позволила боготворить себя.

Не желая порадовать Лоренцию своим унижением, она притворилась равнодушной и твердо перенесла горе. Ее спокойствие не обмануло Лоренцию, которая испугалась и страдала, видя, что она сохнет. Лоренция не хотела нанести ей последний удар, рассказав о постыдной измене Монжене; она решилась сносить немое нарекание, что соблазнила и отняла Монжене у Полины. Она не хотела принять письмо. Лавалле рассказал ей содержание, а она попросила его сохранить запечатанное письмо, если оно будет нужно для